На современной карте мира можно насчитать несколько тысяч естественных языков. И каждый — гордость своего народа, пусть даже самого немногочисленного, как достояние, воплощение и средство развития его культуры. На той же карте мира уже давно можно обнаружить очаги и значительные области распространения языков искусственных. Это — особые языки, сконструированные по определенному плану для определенных целей, например для общения с машиной при автоматической’ обработке информации в ЭВМ или для международного общения. Информационными, машинными и т. п. языками занимается специальная отрасль языкознания — прикладная лингвистика. Вспомогательные международные языки, такие, как эсперанто (и некоторые его менее удачливые, но достойные конкуренты — волапюк, идо, интерлингва, новиаль н др.), исследует другая, тоже недавно сложившаяся дисциплина — интерлингвистика.
Эсперанто исключительно легок в изучении, а развивается он уже как своеобразный, почти естественный язык. Его создатель, варшавский врач-окулист (и полиглот!) Людвик За-менгоф (1859—1917), сумел сконструировать язык, в котором всего 16 основных правил грамматики, а падежей только два — именительный и винительный. Исключений из правил нет: например, ударение всегда на предпоследнем слоге. Словарный состав эсперанто в массе своей интернационален: ideo, teleqrafo, revolucio, таЫпо. Есть в нем и слова русского происхождения: brovo — «бровь», clopodi — «хлопотать» и др. Достаточно простые правила словообразования позволяют создавать прозрачные по структуре и значению слова: patro («отец») — patrino («мать»), lerni («учиться»)—lernejo («школа, училище»). Вместе с тем эсперанто не закрыт ни для неологизмов, ни для заимствований. На базе разных естественных языков он развивает свою систему переносных значений, синонимов, фразеологии, терминологии. Все это сделало первоначальный проект Заменгофа, опубликованный в виде небольшой брошюры в 1887 г., уникальным лингвистическим экспериментом, который осуществляют сейчас уже сотни тысяч людей в десятках стран мира. За богатством н единством этого языка наблюдает особая Академия эсперанто.
Эсперанто медленно и неуклонно накапливает опыт речевой и нормализаторской деятельности, ежегодно звучит на всемирных конгрессах, летних слетах, а повседневно — в многочисленных клубах эсперантистов. В специальном журнале «Расо» («Мир»), во многих других своих изданиях эсперантисты активно участвуют в борьбе за мир во всем мире, разоблачая империалистов и шовинистов любых мастей, самим фактом своего движения показывая, что людям мир и дружба необходимы.
^ uvi ekinteresigis pri Esperanto? (с = ч, g = дж) — «Заинтересовались ли вы эсперанто?»
Vivu interlingvistiko]—«Да здравствует интерлингвистика !»
Estu sana kaj bonstata. — «Будьте здоровы и благополучны».
Vi estas tre afabla. — «Вы очень любезны».
Mi dankas vin. — «Благодарю вас».
Метка: Речь
-
Искусственные языки
-
Интонация
Любое высказывание произносится с какой-либо интонацией. Различия в интонации зависят от изменений четырех акустических компонентов: основного тона голоса (чем чаще колебания голосовых связок, тем выше основной тон — в дальнейшем изложении просто: тон); интенсивности звучания (чем больше напряженность и амплитуда колебаний голосовых связок, тем больше интенсивность); длительности звучания (чем больше звуков произносится в единицу времени, тем меньше их длительность, тем быстрее темп речи); степени отчетливости тембра, т. е. качества звуков (чем напряженнее артикуляция, тем отчетливее тембр и его изменения, зависящие от эмоционального состояния говорящего, например в момент гнева, радости, недоумения, удивления) .
Изменение этих первичных компонентов интонации улавливают на слух и более точно вычисляют на специальной аппаратуре: осциллографах, интонографах, сонографах. Количественные измерения интонации дают линию бесконечных различий: выше—ниже, быстрее—медленнее, плавно—резко и т. д. Прислушаемся к звучащей речи. Нам встретятся предложения, которые могут иметь одинаковое синтаксическое строение и лексический состав, но разные значения, выражаемые интонацией. Например: Он здесь.— Он здесь?; Какой сегодня день?— Какой сегодня день! Такие оппозиции (противопоставления) предложений служат основанием для выделения того или иного типа интонации, количества их, подобно тому как оппозиции слов дом — дам, дам — там являются доказательством существования фонем (о — а), (я — т) (см. Фонема).
При сравнении таких предложений ярко проявляются действия интонационных средств.
Первым таким средством являются типы интонации — интонационные конструкции (ИК). В русском языке можно выделить семь основных типов ИК. При их различении важно обратить внимание на интонационный центр (ударный слог главного по смыслу слова) и сравнить уровень тона и другие характеристики центра с предцентровой и постцентровой частью фразы, например:
ИК-1: гласный центра выделен нисходящим тоном:
Он вернулся. И Павел вернулся. Что передаст радио?
ИК-2: гласный центра выделен нисходящим тоном и усилением словесного ударения:
КогдА это было? КАк он плавает? Что передаст^ рАдио?
ИК-3: гласный центра выделен высоким восходящим тоном:
Он вернулся? И Павел вернулся? Как он
плавает? (Повтор.)
ИК-4: на гласном центра понижение тона, на постцентровой части повышение:
А девушек? А сколько там девушек? (Сопоставительный вопрос.)
Вместо схем можно использовать интонационную транскрипцию, в которой цифра обозначает тип ИК и место центра ИК:
1 3 3
Он вернулся.— Он вернулся’ Ваш билет’ —
4
Ваш билет? (Покажите.)
Вторым интонационным средством является изменение центра одного и того же типа ИК’ I
И тогда она отказалась ехать (Т. е. не только сейчас.)
1
И тогда она отказалась ехать (Т. е. в результате.)
3
Разве мне переплыть? Все боятся.— Разве
3
мне переплыть? Я не смогу.
Различное членение предложения на ИК является третьим интонационным средством (обозначается косой чертой):
3 3
В августе он уходит в отпуск’ — В августе /
1
он уходит в отпуск.
1 2
Судья подумал: / футболист неправ! —
3 2
Судья, подумал футболист, / неправ!
Один и тот же тип ИК в разных предложениях используется для выражения разных значений и воспринимается слушающими неодинаково. Так, для ИК-3 может быть вопрос, незавершенность, просьба, высокая степень признака; например:
3 3
Хороший фильм’ Если хороший фильм, /
1 3
я пойду. Сотрите с доски’
3 3
Ну, насмешил! Такой вечер теплый’ Можно проделать простой опыт, показывающий разное употребление и восприятие одного и того же типа ИК. Надо произнести и записать на пленку два предложения:
3 1
Товарищ Николаев — директор этого завода?
3
и: Товарищ Николаев, директор этого завода
1
в отпуске.
Затем отрезать «в отпуске» и подклеить к вопросительному предложению. При прослушивании окажется, что первоначальный вопрос звучит как повествовательное предложение с обособленным приложением, а второе предложение звучит как вопрос.
Основные типы ИК используются для выражения не только смысловых, но и эмоционально-стилистических оттенков; сравним:
2 4
Почему ты опоздала? — Почему ты опоздала! (Назидание, недовольство.)
Прислушаемся к последним известиям по радио. В неконечных частях предложения будут звучать ИК-3, ИК-4 — средства выражения незавершенности речевой ситуации. Возможен выбор. Наиболее официальные части сообщения диктор прочитает с ИК-4, прогноз погоды прочитает с чередованием ИК-3 и ИК-4 н т д.
Устанавливаются разнообразные связи формы и содержания в звучащей речи, нарушение этих связей воспринимается как неестественность и в сценической речи используется как прием комического.
Многообразные возможности интонации регулируются общей закономерностью. Если лексико-синтаксические средства выражают лишь часть возможных значений, то усиливается смыслоразличительная роль интонации — в этом случае замены одного типа ИК на
1
другой ограниченны; например: Глубоко здесь.
3
Глубоко здесь? Напротив, если лексико-синтаксические средства полностью выражают значение предложения, то интонация передает эмоционально-стилистические различия, возможна замена одного типа ИК на другой. Так, в предложении Ух и глубоко же здесь! сочетание ух, и, же + глубоко выражает высокую степень признака («очень»), поэтому допустимо употребление всех типов ИК: каждая из интонаций передает тонкие эмоционально-стилистические различия, но не сможет снять значение «очень». -
Интерференция
Интерференция — ошибки в иностранном языке, причиной которых является родной язык. Например, типичная ошибка немца, говорящего по-русски: «Я видел никого». Почему? Да потому, что по-немецки здесь нужно только одно отрицание: Ich habe niemanden gesehen. Вот немец и «забывает» поставить второе отрицательное слово — не. ‘ Вьетнамец, говорящий по- русски, иногда говорит: «Я считаю его есть друг». Откуда эта ошибка? Предложение Я считаю его другом именно так и выглядит по-вьетнамски: «Я — считать — он — есть — друг».
Когда вы, строя английскую фразу, вместо Do you read this book? («Вы читаете эту книгу?») говорите Read you this book? — это интерференция вашего родного русского языка.
Интерференция может быть и в лексике, т. е. при употреблении слов, и в морфологии, и в синтаксисе: например, тот, кто изучает немецкий язык, «забывает», что в этом языке глагол часто стоит в конце предложения. Когда интерференция проявляется в фонетике, ее обычно называют акцентом и говорят о немецком, французском, английском акцентах в русском языке или о русском акценте в речи на этих языках. -
Изолирующие языки
Европейцы, познакомившиеся с китайским языком, были поражены тем, что слова китайского языка не имеют ии префиксов, ни суффиксов. Односложные слова китайского языка представлялись им как обнаженные корни, не поддающиеся морфологическому анализу. Поэтому в первой морфологической классификации языков братьев Шлегелей китайский язык и сходные с ним по грамматической структуре языки Восточной Азии были названы аморфными.
В. Гумбольдт указал, что аморфность слова никак не связана с отсутствием грамматики в таких языках. Поэтому языки, подобные китайскому, он назвал изолирующими: каждый корень изолирован от другого, а грамматические связи между ними в таких языках выражаются с помощью порядка слов и интонации.
Грамматические отношения между словами китайского языка образуются с помощью порядка слов и служебных слов. Основные правила порядка слов сводятся к следующему: определение всегда стоит перед определяемым, подлежащее — перед сказуемым, прямое дополнение — после глагола. Например: гао — «высокий», шань —«гора». В зависимости от их последовательности эти два слова могут группироваться в две различные грамматические единицы: гао шань —«высокие горы» и шань гао —«горы высоки».
Отсутствие внешних признаков принадлежности к грамматической категории способствует развитию грамматической конверсии слов одной грамматической категории в другую под влиянием грамматического окружения.
Порядок слов в предложении, служебные слова составляют главные опоры при грамматическом анализе предложения изолирующего языка. В некоторых изолирующих языках, например в тайском, порядок слов в предложении может быть изменен с помощью грамматических или просодических средств. Так, в китайском языке прямое дополнение стоит обычно после переходного глагола, однако с помощью предлога ба или при паузе оно может быть поставлено перед глаголом. Однако во вьетнамском и китайском языках такое изменение порядка слов невозможно. Грамматика изолирующих языков дает возможность для выражения любого содержания, а сами изолирующие языки способны служить эффективным средством общения.
Следует иметь в виду, что в действительности не существует языков, грамматическая структура которых полностью соответствовала бы определению «изолирующие языки» в существующих морфологических классификациях.
В китайском языке имеются сложные слова, построенные по определенным словообразовательным моделям, а также слова, состоящие из знаменательных морфем в сочетании со словообразующими и формообразующими суффиксами. Однако сочетание знаменательных морфем с суффиксами и префиксами не образует того устойчивого единства, которое отличает сочетание основы и аффикса в индоевропейских языках. Для передачи одного и того же значения слово может выступать в одних случаях со словообразовательным или формообразовательным суффиксом, в других — без них. Так, например, определительные отношения в современном китайском языке образуются с помощью суффикса — ды. Однако наличие этого суффикса в составе определительного словосочетания зависит от его количественной характеристики, т. е. от числа слогов, составляющих его. Можно говорить, что имеются языки, которые в большей или меньшей степени соответствуют этому определению. К ним в первую очередь относятся вьетнамский и древнекитайский. С. Е. Яхонтов показал, что ближе всего к этому определению стоит язык китайской классической поэзии VII—X вв. -
Изменения форм
Норма — регулятор правильности литературного языка и его устойчивости. Но значит ли это, что норма постоянна, неизменна, незыблема? Нет. Всякий язык развивается (хотя и очень медленно), и вместе с ним изменяется его норма.
В разные эпохи языковая норма не одинакова. В пушкинские времена говорили ддмы, корпусы, теперь — дома, корпуса… В рассказе Ф. М. Достоевского «Хозяйка» читаем: «Тут щекотливый Ярослав Ильич… вопросительным взглядом устремился на Мурина». Надо ли понимать это так, что герой Достоевского боялся щекотки? Нет, конечно! Определение щекотливый употреблено здесь в смысле, близком к значению слов деликатный, щепетильный, и применено к человеку, т. е. так, как ни один из современных писателей его не употребит (обычно: щекотливый вопрос, щекотливое дело) .
А. Н. Толстой, почти наш современник, в одном из своих рассказов описывает действия героя, который «стал следить полет коршунов над лесом». Мы бы сказали: стал следить за полетом коршунов.
Такая перемена норм — явление естественное. Трудно представить себе общество, в котором менялись бы социальный уклад, обычаи, отношения между людьми, развивались наука и культура, а язык на протяжении веков оставался бы неизменным.
Источники обновления литературной нормы многообразны. Прежде всего, это живая, звучащая речь. Она подвижна, текуча, в ней совсем не редкость то, что не одобряется официальной нормой: необычное ударение, свежее словцо, которого нет в словарях, синтаксический оборот, не предусмотренный грамматикой. При неоднократном повторении многими людьми новшества постепенно входят в литературный обиход и составляют конкуренцию фактам, освященным традицией.
Так возникают варианты: рядом с вы правы появляется вы правы, с формами годы, тракторы, цехи соседствуют года, трактора, цеха, традиционное обусловливать начинает вытесняться новым обуславливать. Конструкции вроде соревнования по бегу, специалист по сельскому хозяйству, несколько десятилетий назад казавшиеся невозможными (надо было говорить и писать только соревнования в беге, специалист сельского хозяйства), в наши дни уже никого не удивляют.
Источником обновления нормы могут служить местные говоры, просторечие, профессиональные жаргоны, даже другие языки.
Так, в послереволюционную эпоху литературный словарь пополнился словами глухомань, затемно, морока, муторно, новосел, обеднять, отгул и другими, которые пришли из диалектов и теперь сделались вполне нормативными (некоторые из них при этом имеют яркую разговорную окраску). Из просторечия пришли такие выразительные слова, как показуха, заправила, разбазаривать. Широкое распространение форм типа слесаря, бункера, стапеля (многие из них стали вполне нормативными) объясняется в значительной мере влиянием на литературный язык профессиональной технической речи.
Сосуществование разных — традиционного и нового — способов речи редко бывает мирным. Чаще один постепенно вытесняется другим. Так, например, произношение горькый, смеялса, шыги, жыра, соответствующее старомосковской норме, сейчас сильно потеснено новым — горький, смеялся, шаги, жара. Некогда единственно нормативные глагольные формы гаснул, виснул заменяются более краткими гас, вис.
Борьба вариативных средств может приводить и к размежеванию вариантов — по смыслу, по сочетаемости их с другими словами или по стилистической окраске. Так, мы говорим школьные учителя, но великие учители человечества Маркс и Энгельс; рупоры радио и рупора радио, но только рупоры идей; формы в цехе, в отпуске более книжны по стилистической окраске, чем в цеху, в отпуску, которые свойственны разговорной речи.
Различая близкое, литературная норма оттачивает средства языка, делает их пригодными для выражения тонких смысловых и стилистических оттенков. Нормы меняются медленно, и это понятно: ведь они — фильтр, предназначенный для того, чтобы из языкового потока в общее употребление попадало лишь все действительно яркое и выразительное. Только так можно сохранить единство литературного языка и его общепонятность. После Великой Октябрьской социалистической революции в общий оборот хлынул поток диалектной речи, просторечия, социальных и профессиональных жаргонов. Кое-кто из представителей старой культуры считал, что началась непоправимая порча и искажение русского языка. Но языковая традиция оказалась сильной и устойчивой. Хотя русский литературный язык послереволюционной эпохи воспринял многие новшества, рожденные Октябрем, в основе своей норма осталась прежней. -
Звуковой символизм
Это связь между звуками и образными представлениями или ощущениями, которые они вызывают у говорящих.
Давно уже было замечено, что некоторые слова своими звуками как бы изображают то, что называют
Случайна или закономерна связь между звукосочетанием, составляющим слово, и понятием, которое оио обозначает? Споры об этом ведутся со времен античности до наших дней. По мере того как изучению языка стали помогать смежные науки (физика, физиология, психология, социология), появились и новые ответы на этот вопрос.
Наш ротовой резонатор, подобно музыкальному инструменту, неоднороден по своему тональному настрою: передняя его часть настроена на низкие тоны, задняя — на высокие. Когда язык во время образования звука приближен к зубам, задняя часть ротовой полости остается свободной и в ней рождаются высокие звуки. Из гласных это [и, э], а из согласных — все зубные: [с, з, т, д, ц, л, н] — также передне- и средненёбные: [ч, ж, ш, р]. Когда, наоборот, свободна передняя часть резонатора, а язык во время артикуляции звука оттянут назад, происходит образование низких звуков. Это гласные: [а, о, у] и согласные — задненёбные: [г, к, х] и губные: [б, п, в, ф]. При образовании их язык занимает заднее положение. Таким образом, все звуки можно разделить на высокие и низкие. Исследования в области звукового символизма показали, что высокие звуки у большинства говорящих вызывают ощущение светлого, а низкие — темного. Например, такие слова, как свет, жизнь, день, снег, солнце, весна, сень, лес, сирень, сердце, счастье, дети, истина и другие, состоят преимущественно из высоких, а слова омут, боль, шум, мука, кровь, глух, груб, обман, мрак, оковы — из низких звуков. Лексическое их значение как бы поддержано, подчеркнуто их звучанием.
Этим свойством звука — вызывать у большинства людей одинаковые ощущения и образные представления, издавна интуитивно пользуются поэты. В обычной, нейтральной русской речи низкие и высокие, мягкие и твердые звуки встречаются примерно с одинаковой частотой; в поэтических текстах это равновесие нередко сознательно нарушается. Перевес низких над высокими может вызвать ощущение темноты и тяжести, и, наоборот, скопление высоких при малом количестве низких — ощущение света и радости.
Боже мой! вчера — ненастье, А сегодня — что за день! Солнце, птицы! блеск и счастье! Луг росист, цветет сирень…
(А. Н. Майков)
В этом четверостишии много высоких звуков, они преобладают.
Но поэты в большинстве своем не создают новые слова, а пользуются готовыми, уже созданными народом словами-самоцветами, передающими разные оттенки чувств. Вот почему В. Маяковский написал о С. Есенине: У народа, у языкотворца, Умер звонкий забулдыга-подмастерье.
Как бы ни был велик поэт, он только подмастерье у мастера, создавшего язык. И не только в отдельных словах, но и в целых устойчивых словосочетаниях можно подметить эту тысяче* летнюю работу мастера-языкотворца. Так, преимущественно из высоких, диезных и неогубленных состоит фразеологическое выражение Ни свет, ни заря, а нз низких, несмягченных и бемольных — комок в горле, опустить голову, как обухом по голове. В пословице День меркнет ночью, а человек печалью от первого слова к последнему меняется соотношение высоких — низких в пользу низких (в первом слове 3:0, во втором 5:2, в третьем 3:2, в четвертом и пятом 4:3), и над всем выражением словно прокатывается волна печали.
Связи звука и цвета не всегда индивидуальны; они часто закономерны. Так, установлено, что хроматическая цветовая гамма связана с гласными звуками, они — цветные. Согласные располагаются по черно-белой оси: от светлых зубных, таких, как [с, з, ц], к темным губным: [п, б, м]. ‘
Очень вероятно, что оценки звуков языка, их образное восприятие, различны у представителей разных языковых групп.
Хотя вопросы, связанные со звуковым символизмом, имеют давнюю историю, эта область лингвистики остается по-прежнему малоизученной. -
Залог
В любом предложении обозначается какая-либо конкретная ситуация. Например, в предложении Водитель открывает дверь (1а) глагол называет ситуацию, а существительные — участников этой ситуации: того, кто открывает (водитель), и то, что открывают (дверь).
У глаголов бывает разное количество участников ситуации, которых принято называть такими семантическими терминами: субъект, объект, адресат, инструмент, средство и т. п. Если глагол открывать требует двух участников ситуации, то, например, глагол рубить — трех: того, кто рубит (субъект), то, что рубят (объект), и то, чем рубят (инструмент). Число участников ситуации каждого глагола, точнее — каждого глагольного значения, есть величина постоянная.
Сравним предложения: Водитель открывает дверь (1а) и Дверь открывается водителем (16). По содержанию эти предложения как будто бы не отличаются друг от друга. Ведь они состоят из одних и тех же слов, с помощью которых выражают одну и ту же ситуацию «открывания» и одних и тех же участников этой ситуации: субъект (водитель) и объект (дверь). Однако формальная организация этих предложений различна. В предложении (1а) слово водитель выступает в им. п. и занимает позицию подлежащего, а слово дверь — в вин. п. и занимает позицию (прямого) дополнения, тогда как в предложении (16) слово водитель уже выступает в твор. п. и занимает позицию (косвенного) дополнения, а слово дверь — в нм. п. и занимает позицию подлежащего.
Обобщив сделанные наблюдения, мы можем сказать, что предложения (1а) и (16) формально отличаются друг от друга тем, что в них одни и те же участники ситуации, называемой глаголом открывать, занимают позиции разных членов предложения. Представим сказанное на следующих двух схемах.
(1а)
Участники ситуации Суб t Об
Члены предложения П д
(16)
Участники ситуации Суб t Об
Члены предложения д п
Сопоставление этих схем позволяет иначе сформулировать выраженную выше мысль. В предложениях (1а) и (16) представлены различные соответствия между участниками ситуации, называемой глаголом открывать, и членами предложения. Такие соответствия называют диатезами.
Итак, глагол открывать имеет как минимум две диатезы, одна из которых реализуется в предложении (1а), другая — в предложении (1б).
Сколько же диатез может быть у глагола’ Обратимся к глаголам, которые, как и глагол открывать, требуют двух участников- субъекта и объекта. Условимся считать, что каждому из этих участников может соответствовать либо подлежащее, либо дополнение, либо отсутствие члена предложения, т е запрет на его употребление. Тогда глаголы типа открывать могут иметь следующие семь диатез: 1) Суб = П, Об = Д, 2) Суб = Д, Об = П, 3) Суб = П, Об = X; 4) Суб = Д, Об = X, 5) Суб = X, Об = П, 6) Суб = X, Об = Д; 7) Суб = X, Об = X (X — знак запрета).
Первая из этих диатез представлена в пред ложении (1а): Водитель (Суб = П) открывает дверь (Об = Д), а вторая — в предложении (16): Дверь (Об = П) открывается водителем (Суб = Д). Третьей диатезы у глагола открывать как будто бы нет, однако она есть, например, у глагола дразнить и представлена в предложении Мальчик (Суб = П) дразнится (26) Сравните- Мальчик (Суб = П) дразнит сестренку (Об = Д) (2а). Четвертую диатезу представляет не очень хороший пример Открывается водителем (Суб — Д) (1в) — надпись на дверях автобуса. В предложении Дверь (Об = П) открывается автоматически (1г) реализуется пятая диатеза Шестой дна-тезы у глагола открывать нет, как, впрочем, ее вообще нет в литературном русском языке, зато она есть в некоторых русских говорах, : и в частности представлена в предложении . У меня корову (Об = Д) украдено (36) — i сравним это предложение с предложением 1 Вор (Суб = П) украл у меня корову (Об = , Д) (За) Хороших примеров, иллюстрирующих i седьмую диатезу, у нас нет
Среди диатез каждого глагола одна — ис-I ходная, а все остальные — производные 1 Исходной является та диатеза, в которой субъ-i ект занимает позицию подлежащего Именно эта диатеза представлена в предложениях ‘ (1а), (2а) и (За) Исходную диатезу называют i также активной, а многие из производных диатез— пассивными. Отличие любой пассивной диатезы от активной состоит в том, что участник, занимающий позицию подлежащего в активной диатезе (обычно это субъект), не занимает этой позиции в пассивной диатезе, в которой он либо выступает в позиции косвенного дополнения (см. 16, 1 в), либо вообще синтаксически не обозначается (см. 1г, 36). На позицию подлежащего в пассивной диатезе переходит какой-либо другой участник (обычно это объект) (см. 16, 1г), или же эта позиция остается незанятой (см. 36).
Замена исходной диатезы какой-либо производной может сопровождаться морфологическим переоформлением глагола. Так, предложение (16) отличается от (1а) не только диа-тезой, но и тем, что в нем глагольная словоформа имеет постфикс -ся, которого нет у глагольной словоформы в предложении (1а). Аналогичным образом отличаются и предложения (За) и (36). Если в предложении (За) употреблена личная форма глагола, то в предложении (36) — краткое причастие.
Итак, если замена исходной диатезы какой-нибудь производной регулярно сопровождается морфологическим переоформлением глагола, то, следовательно, у глагола есть категория залога. Поскольку в русском языке переход от активной диатезы, представленной в предложениях (1а) и (За), к пассивной — в предложениях (16) и (36) сопровождается заменой глагольных форм, то мы вправе сделать вывод, что русскому глаголу свойственна категория залога, которая представлена, по меньшей мере, двумя рядами форм: активных типа открывает и украл и пассивных типа открывается и украдено.
Залоговые преобразования в различных языках имеют свои особенности. Например, в русском языке, как и во многих других, в пассивном предложении позицию подлежащего может занимать только тот участник, который в соотносительном активном предложении занимал позицию прямого дополнения (см. 1а и 16). В то же время в английском языке у некоторых глаголов позицию подлежащего в пассивном предложении может занимать и тот участник, который в соотносительном активном предложении занимал позицию косвенного дополнения: Mary gave the book to John (5a) — «Мэри (Суб = П) дала книгу (Об=Дпр) Джону (Адресат =Дк)» -»- John was given the book by Mary (56) — «Джои (Адресат = П) — тот самый, кому книгу (об = Дпр) дала Мэри (Суб=Д)».
Если теперь сравнить понятия диатезы и залога, то можно прийти к следующему заключению. Понятие диатезы является семаитико-синтаксическим и универсальным — любой глагол в любом языке имеет, по меньшей мере, одну диатезу, а понятие залога является морфологическим и неуииверсальиым — ие любой глагол и не в любом языке имеет хотя бы две словоформы, которые соотносятся с разными диатезами. По-видимому, типы соотношений между диатезами и словоформами одного глагола находятся между двумя полюсами: (а) каждая диатеза обозначается специальной глагольной формой — число залогов равно числу диатез, (б) все диатезы обозначаются одной и той же глагольной формой, и, следовательно, залога, нет.
Понятие залога, широко распространенное в языкознании, очень старое понятие, -которое впервые появилось в грамматиках древнегреческого и латинского языков. Напротив, диатеза — новое понятие. Учение о диатезах и залогах начало разрабатываться в начале 70-х гг. нашего столетия группой ленинградских ученых под руководством одного из крупнейших советских лингвистов — профессора А. А. Холодовича. -
Закон открытых слогов
В русской речи много открытых слогов(т. е. слогов, оканчивающихся гласным звуком) — их гораздо больше, чем слогов закрытых (оканчивающихся согласным). Неконечные слоги многосложных слов будут открытыми. Например, Ти-ши-на и про-хла-да ра-нне-го у-тра, ко-гда чи-стиль-щи-ки у-лиц е-ще спят и ма-ши-ны хо-дят ре-дко, не сни-ма-ют но-чно-го на-пря-же-ни-я. В этом отрывке на 43 слога приходится 5 закрытых слогов и 38 открытых. В русском языке неконечные слоги являются по преимуществу открытыми. Только конечными могут быть слоги, кончающиеся шумным согласным или сочетанием шумных согласных с сонорным: гог, тост, пёстр.
Эти правила слоговой структуры русских слов сложились на протяжении истории русского языка. Правда, можно сказать, что общая тенденция к открытому слогу характерна для многих языков мира, так как открытый слог — простой, легкий для произнесения. Это особенно заметно в детской речи: при усвоении навыков говорения дети начинают прежде всего произносить открытые слоги и гораздо позже — закрытые.
Эта общая тенденция в отдельные исторические эпохи развития языков может приобретать значение языковой закономерности. Такая закономерность характеризовала развитие всех славянских диалектов в древнейшую эпоху их существования, когда все славянские диалекты объединялись в один язык, получивший название «праславянский» (см. Праславянский язык). Проявление данной закономерности в праславянском языке начиналось с утраты конечных согласных.
В праславянском языке хорошо знакомые нам современные слова плод-, отец, сын, конь первоначально имели такой звуковой вид: *plo-dos, *o-tb-kos, *su-ntis, *kon-jos, все они оканчивались согласными звуками, и последние слоги поэтому были закрытыми.
Когда стала актуальной для жизни праславянского языка тенденция к открытому слогу и слова этого языка начинали включать только открытые слоги, конечные согласные в подобных словах утратились.
Форма первого лица единственного числа глаголов грести, мести: гребу, мету в праславянском языке имела вид: *gre-bon, *me-ton, т. е. конечный слог был закрытым: последний звук был носовой согласный. В эпоху действия закона открытых слогов эти конечные сочетания из гласного и сонорного согласного изменились в носовые гласные звуки, т. е. формы первого лица приняли такой звуковой вид: *grebon, *meton (о»—носовой о). Появились слова, состоящие только из открытых слогов (еще позже, уже в древнерусском языке, носовые гласные изменились в неносовые: о» > у, появился современный звуковой вид данных слов: гребу, мету). В результате все конечные слоги стали открытыми. В это время и такие слова, как плод, отец, сын, конь, оканчивались не на согласный, а на гласный: в конце этих слов были очень краткие гласные, редуцированные «ер» [ъ] и «ерь» [ь] (т. е. звуковой внд этих слов был такой: пло-дъ, о-ть-ць, ко-нь). В середине славянских слов в праславянском преобразовались, упростились сочетания согласных. На месте сочетания появился один согласный.
Были глаголы *greb-ti, *met-ti (современные грести, мести), затем они приняли вид: гре-ти (*bt>*t), мести (*tt>*st), позже глагол грети приобрел вид: грести (по типу мести, вести).
Новые закрытые слоги, особенно в конце слов, возникали уже в истории отдельных славянских языков, после утраты единого праславянского языка. Много новых конечных закрытых слогов возникло в славянских языках, в том числе и в русском, после утраты редуцированных гласных ер и ерь, когда слова плодъ, конь и подобные стали оканчиваться не на гласный, а на согласный: плод, конь (фонетически: [кон]). Для слушающих такая слоговая структура слов «удобнее», она способствует лучшему восприятию слов в потоке речи. Конечные закрытые слоги наряду с другими звуковыми явлениями становятся одним из «пограничных сигналов», сигнализирующих о конце одного слова и начале другого.
Речь, состоящая только из открытых слогов, становится однообразной, монотонной. Легкая и экономная для говорящих, она хуже воспринимается, хуже членится на слова, является нелегкой для слушающих. Можно сказать, что характер слоговой структуры слов в языке, история этой структуры является одним из примеров противоречия между говорящим и слушающим.
Закон открытых слогов действовал (сначала в праславянском языке, а потом в его потомках — отдельных славянских языках) на протяжении нескольких веков. Он устранял из языка один за другим разные типы закрытых слогов. В древнерусском языке его действие прекратилось в XII в. -
Заимствование в языке
Языки не изолированы друг от друга. Один язык заимствует у другого, например, звуки и их сочетания. Звук [ф] впервые вошел в русский язык вместе с заимствованиями из греческого языка: Федор, Фома, Филипп, фонарь и др. Очень широко заимствуется лексика (см. Заимствование лексическое). Заимствуются и морфемы. Например, еловообразовательные суффиксы -изм, -ист пришли в русский язык с заимствованными словами (социализм, социалист), а потом прижились и стали участвовать в создании собственных, русских слов (ленинизм, правдист).
Заимствование не говорит о бедности языка. Если заимствованные слова и их элементы усваиваются языком по своим нормам, преобразуются по потребностям «берущего» языка, то это свидетельствует как раз о силе, о творческой активности этого языка. -
Достоевский Ф.М. язык его произведений
Трагически напряженный, полный контрастов и противоречий, освещенный изнутри постоянными поисками идеала, художественный мир Достоевского отчетливо отражается в языке его произведений. Федор Михайлович Достоевский — один из самых решительных новаторов в истории русской прозы. Его художественный язык строился на основе дерзкой трансформации привычных норм. Качественно новый тип словесно-эстетической гармонии создавался писателем из пестрого хаоса уличного просторечия, канцелярских оборотов, газетного жаргона, пародийной игры, всяческих речевых ошибок, ляпсусов и оговорок.
По этой причине своеобразие художественного языка Достоевского не было понято современниками, даже теми, кто сочувственно относился к его творчеству. Критики постоянно были недовольны «нескладностью» и «растянутостью» (Н. К. Михайловский) произведений Достоевского, сетовали на «недостаток чувства меры».
К. Аксаков в одной из своих статей даже попробовал спародировать стиль повести «Двойник», рассуждая о ней «языком г. Достоевского»: «Приемы эти схватить не трудно; приемы-то эти вовсе не трудно схватить; оно вовсе не трудно и не затруднительно схватить приемы-то эти. Но дело не так делается, господа; дело-то это, господа, не так производится; оно не так совершается, судари вы мои, дело-то это. А оно надобно тут знаете и тово; оно, видите ли, здесь другое требуется, требуется здесь тово, этово, как его — другова. А этово-то, другово-то и не имеется; таланта-то, господа, поэтического-то, господа, таланта, этак художественного-то и не имеется».
Пародия эта поучительна и интересна своей ошибочностью. Аксаков воспроизвел некоторые черты повествовательной манеры Достоевского: частые повторы одних и тех же слов, использование устной интонации, смешение речевых стилей, но целостного языкового портрета у него не получилось. «Схватить» речевые приемы Достоевского можно только в их системном единстве, с учетом и пониманием их художественной функции.
Убедительное объяснение этой функции было дано в 20-х гг. нашего века советским литературоведом М. М. Бахтиным: художественная система Достоевского — смысловая полифония (многоголосие), разные точки зрения звучат в романах писателя как равноправные. На равных спорит и автор с каждым из героев. Художественный смысл произведений разворачивается как свободный и потенциально бесконечный диалог: «Один голос ничего не кончает и ничего не разрешает. Два голоса — минимум жизни, минимум бытия» Этот закон реализуется не только в логике сюжетов и взаимоотношениях персонажей, но и в особом типе языка, определенном М М Бахтиным как «двуголосое слово»
Главный способ художественного построе ния у Достоевского — это столкновение двух взаимоисключающих смыслов Такой принцип наблюдается в характере сочетания фраз На первой странице романа «Преступление и наказание» читаем о главном герое —Рас кольникове «Он был должен кругом хозяйке и боялся с ней встречаться», а через несколько строк «Никакой хозяйки в сущности он не боялся » Нередко конец предложения со вершенно опровергает логическую суть начала Так, о Степане Трофимовиче Верховенском в романе «Бесы» сказано « Это был ведь чело век умиейший и даровитейший, человек, так сказать, даже науки, впрочем, в науке ну, одним словом, в науке он сделал не так много и, кажется, совсем ничего» Между противопо ложными суждениями в таких случаях возникает сложный эмоциональный «диалог», ито говый смысл которого передается читателю через тончайшие словесные оттенки
В напряженно-диалогические отношения вступают и слова с противоположными значениями «Раб и враг» — так подписывает письмо к своей невесте Катерине Ивановне Митя Карамазов У Достоевского немало подобных синонимически-антонимических сочетаний, обозначающих сложнейшие явления душевной жизни человека В таких отношениях находятся здесь, в частности, слова любить и ненавидеть В одной из черновых тетрадей Достоевского можно прочесть «Он ее любит, т е ненавидит» Сочетаемость слов становится в сознании героев отражением важнейших нравственно философских проблем Услышав от Мармеладова об ужасной судьбе его доче ри Сони, Раскольников думает «Поплакали и привыкли Ко всему-то человек подлец привыкает’» Но тесное слияние слов «подлец» и «человек» приводит героя в ужас, и он начинает спорить сам с собой «Ну, а коли я соврал коли действительно не подлец человек » (здесь уже два эти слова разведены в противоположные стороны синтаксической конструкцией)
Наконец, диалог часто возникает между разными значениями одного и того же слова Так, слово «преступление» приобретает дополнительный смысл унижения, попрания личности «Ты тоже переступила»,— говорит Раскольников Соне здесь обнажается исходное значение, «внутренняя форма» ключевого для романа слова Раскольников приходит к мысли о преступном состоянии мира, и автор согласен с ним Но герой решает «переступить» нравственные законы, чтобы тем самым очистить мир, победить преступление преступлением,— и тут автор вступает с ним в спор Такой же «двуголосый» характер носят в этом романе слова «проба», «процент», «среда» — каждое из них являет собой своеобразный конспект нравственно-философского спора
Диалогической природой отличаются в мире Достоевского и внутренние монологи героев Их необычный синтаксис объясняется «скры тым» присутствием собеседника Вот персонаж романа «Бедные люди» мелкий чиновник Макар Девушкин пытается отстоять свою «амбицию», оправдать свое существование «Я ведь и сам знаю, что я немного делаю тем, что переписываю, да все-таки я этим горжусь я работаю, я пот проливаю Ну что ж тут в самом деле такого, что переписываю’ Письмо такое четкое, хорошее, приятно смотреть, и его превосходи тельство довольны, я для них самые важные бумаги переписываю»
Слово «переписываю» в каждом случае звучит по-разному — так же, как слово «кажется» в таком монологе героя повести «Записки из подполья» «Уж не кажется ли вам, господа, что я теперь в чем-то перед вами раскаиваюсь, что я в чем-то у вас прощения прошу3 Я уверен, что вам это кажется А впрочем, уверяю вас, что мне все равно, если и кажется »
В обоих случаях перед нами люди колеблющиеся, сомневающиеся произнеся фразу, они всматриваются в условного собеседника, ожидая от него ответа Особенности устного высказывания используются здесь не для иллюзии внешнего правдоподобия, а для особого, активного контакта с читателем Пародия К Аксакова, которая цитировалась выше, неудачна как раз потому, что ее критический смысл совершенно лишен диалогического начала автор полностью уверен в отсутствии у Достоевского «поэтического таланта» и никаких возражений слушать не желает Для такого безапелляционного монолога «язык г Достоевского» никак не подходит, и повторы слов звучат в пародии нудно, поскольку они не несут смысловой динамики, присущей стилю автора «Двойника»
Диалогическая стихия исключает какое бы то ии было однообразие и ограниченность Язык Достоевского так же открыт и свободен, как созданный писателем образ мира Достоевский не боялся длиннот и повторов, если они были необходимы для эмоционально-ритмического развития мысли, для полноты самовыражения героев В то же время он прибегал порой к особого рода сжатости фразы, достигая краткости большей, чем возможна в нехудожественной речи Эти два полюса стилистики Достоевского точно отмечены В Ф Пере-верзевым «Речь Достоевского точно торопится и задыхается Слова то громоздятся беспорядочной толпой, как будто мысль торопливо ищет себе выражения и не может схватить его, то обрываются коротко, резко, падают отрывистыми фразами, иногда одним словом, там, где грамматически необходимо было бы целое предложение» Ярким примером последней тенденции может служить речь одного из персонажей романа «Бесы» — Кириллова Частые в обыденной речи синтаксические срывы преобразованы здесь в художественный принцип Достоевский как бы проводит эксперимент с целью установить крайний предел возможного для художественной прозы лаконизма
Широта стилистического диапазона характерна и для лексического строя прозы Достоевского Это свойство также поначалу пугало критиков раздавались упреки в связи с обилием уменьшительных форм «ангельчик», «маточка», «душенька» — и «делового слога» в речи Девушкина («Бедные люди») Но энергичный контраст этих двух лексических пластов во многом определил гуманистическое звучание произведения, отчетливее «проявил содержащуюся здесь «боль за человека»
Еще один важный для Достоевского лекси-ко-стилистический контраст — столкновение духовных абстракций с бытовыми реалиями Так, Иван Карамазов, размышляя о несовершенстве социального мира, заявляет « Слишком дорого оценили гармонию, не по карману нашему вовсе столько платить за вход А потому свой билет на вход спешу возвратить обратно» Сугубо прозаический «возврат билета» становится выразительным и смелым философским символом В свою очередь, такие слова,как «эстетика», «реализм», часто используются при разговоре о бытовых событиях, оттеняя их значимость.
В художественной системе Достоевского все слова как бы уравнены в правах, каждое может претендовать на участие в самом серьезном разговоре. Активно работают иноязычные элементы (у Достоевского происходят взаимоосвещающие «диалоги» русского языка с европейскими: это по-своему отражает мечту писателя о «всемирном единении человечества»). Даже иностранные собственные имена прочно вплавлены в речь героев: жена человека по фамилии Смит непринужденно именуется Смитихой, от фамилии фон Зон Федор Карамазов производит глагол «нафонзонить», а для Мити Карамазова имя французского физиолога Бернара становится нарицательным обозначением бездушного позитивиста.
Авторская речь и р^чь разных персонажей у Достоевского сходны и по лексическому составу, и по ритмико-синтаксической организации. Но отсутствие житейски правдоподобной речевой индивидуализации в данном случае не слабость, а сознательная и плодотворная творческая установка. Только такая система может обеспечить свободный диалогический контакт автора с героями и героев друг с другом. Достоевский отказался от «языкового барьера» с целью углубленного исследования сложнейших оттенков человеческих отношений. При этом речь героев отмечена тонкой эмоциональной индивидуализацией — отпечатком человеческой неповторимости. А речь повествователя — при всех вариантах структуры — создает образ автора как цельной и многогранной личности, способной к неограниченному пониманию чужих мыслей и чувств.
Язык Достоевского звучит в наши дни очень современно, все более обнаруживая свою глубокую естественность, обусловленную соответствием новаторских экспериментов писателя внутреннему духу русского языка.