О первой прозаической книге Николая Васильевича Гоголя — «Вечера на хуторе близ Диканьки» (ч. I, 1831) — Пушкин писал: «Вот настоящая веселость, искренняя, непринужденная, без жеманства, без чопорности. А местами какая поэзия! какая чувствительность!.. Ради бога, возьмите его сторону, если журналисты, по своему обыкновению, нападут на неприличие его выражений, на дурной тон и проч.». Легко заметить, что этот отзыв относился не только к содержанию нового произведения, но и к его языку. Впрочем, одно неразрывно связано с другим. Книга, со страниц которой во всю ширь вставал мир украинской народной жизни, с ее героическими преданиями и современными заботами, хитроумными проделками парубков и кознями нечистой силы,— эта книга блистала яркими свежими красками, поражала оригинальностью и выразительностью языка.
В ней соединены различные, порою противоположные стили: с одной стороны, стиль речи поэтической, прочувствованной, достигающей патетических высот; с другой — бытового просторечия, подчас даже бранных слов и вульгаризмов: «А, шельмовский сатана! чтоб ты подавился гнилою дынею! чтоб еще маленьким издохнул, србачий сын!»
Украинская лексика, фразеология, сам склад украинской речи оказывали влияние на язык его ранних произведений, выполияя определенные художественные функции. Украинизмы повышали поэтичность любовных объяснений, усиливали бытовую характерность жанровых сцен, наконец, обостряли комизм иных сатирических описаний. Гоголь, по выражению современного исследователя А. В. Чичерина, «к русскому ржаному хлебу подмешивал украинской соли и даже перцу».
На протяжении двух десятилетий творческой деятельности Н. В. Гоголя язык его, естественно, развивался, однако искусное объединение противоположных стилей оставалось движущей силой его новаторства.
В последующих произведениях Гоголя — в повестях «Миргород», «Петербургских повестях», «Ревизоре» и т. д. — роль «обыкновенного наречия» еще более возросла. И это понятно: от «живого описания племени поющего и пляшущего», как определил А. С. Пушкин содержание «Вечеров...», Гоголь обратился к повседневному и неприглядному существованию обывателей — к мелким обидам и смертельным ссорам, к всевластию чина и денег, к зависти и каверзничеству, к пустому времяпрепровождению, словом, ко «всей страшной, потрясающей тине мелочей», «опутавших нашу жизнь». И широким потоком хлынули в произведения Гоголя канцелярский стиль, смешанный с разговорио-бытовым языком, элементы разных жаргонов (шулерского, охотничьего и военного).
Параллельно Гоголь ведет беспощадную борьбу с языком салонным, чопорным: «Дамы города N... отличались... необыкновенною осторожностью и приличием в словах и выражениях. Никогда ие говорили они: «я высморкалась, я вспотела, я плюнула», а говорили: «я облегчила себе иос, я обошлась посредством платка» и т. д. Жеманно-ииосказательное слово отвергается ради слова прямого и резкого. Однако сохраняется поэтический, взволнованный, порою пафосиый гоголевский слог, который по-прежнему то перебивал, то обрамлял стиль «обыкновенного наречия», остро контрастируя с ним и передавая самим этим контрастом непримиримое противоречие сущего и должного, мечты и действительности, мучитель'ную тоску художника по идеалу.
Одновременно с отмеченными выше изменениями происходит и перестройка повествования. В «Вечерах на хуторе близ Диканьки» у Гоголя целая вереница рассказчиков: и дьячок Фома, и «гороховый панич», и Степан Иванович Курочка. Облик рассказчика должен был мотивировать содержание и речевой стиль каждого произведения. Затем, однако, Гоголь от такого приема отказался: в любом из его последующих произведений в повествовательной манере его рассказчика наблюдается множество переходов от одного стиля к другому.
Возьмем «Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем». Рассказывает ее один человек. Но какие в его облике разные, порой противоположные грани! То это человек того же круга, что и остальные миргородцы, такой же недалекий и невежественный, падкий на сплетни, близко к сердцу принимающий заботы своих приятелей — обоих Иванов. То это человек себе иа уме, с лукавинкой, причем с наивной лукавинкой, который то ли насмешливо, то ли простодушно-серьезно выбалтывает домашние тайны миргородской жизии. То это некое нейтральное лицо, спокойно и безучастно регистрирующее все происходящее. То, наконец, это человек, по своему душевному складу близкий к самому Гоголю, и поэтому он взирает на пустую ссору, на мелочные заботы своих героев с глубокой печалью, «сквозь видимый миру смех и незримые, неведомые ему слезы». Именно этим человеком произнесена заключительная фраза повести: «Скучно на этом свете, господа!» Вместе с изменением облика рассказчика происходит движение от одного стиля (более низкого) к другому (более высокому). А этот процесс, в свою очередь, соответствует нашему, читательскому восприятию повести. Ведь оно тоже меняется, становясь серьезнее, глубже, печальнее. Движению художественной мысли во многих произведениях Гоголя способствуют семантические сдвиги ключевого слова. Наиболее яркие примеры — повесть «Нос», комедия «Ревизор» и поэма «Мертвые души», где ключевые слова даже вынесены в заглавия.
Что, например, означает ключевое слово в повести «Нос»? Это часть лица — злополучная часть лица майора Ковалева, исчезнувшая со своего места неведомо каким образом. Но это и самостоятельное существо, человек, да еще в «мундире», обладатель высокого чина статского советника. В этом случае часть становится больше целого, присваивая себе права последнего (характерна игра слов, выражающая полное извращение реального положения вещей: «//ос спрятал совершенно лицо свое в большой стоячий воротник...»). Далее это некое таинственное, промежуточное существо, не часть лица и ие человек, но одновременно и то и другое, способное в одно мгновение изменять свой статус («... я сам принял его сначала за господина. Но, к счастию, были со мной очки, и я тот же час увидел, что это был нос...»). Нос выступает также как символ какого-либо явления или психологического состояния: то это довольно прозрачный намек на дурную болезнь («Мне ходить без носа, согласитесь, неприлично...»), то знак того, что тебя одурачили, обманули, дали тебе отставку («Если вы разумеете под сим, что будто бы я хотела оставить вас с носом, то есть дать вам формальный отказ...»); то это выражение общественного преуспевания, благополучия, самодовольства (развитие мотива «задирать нос»). И все эти значения, все эти разнообразные грани одного слова, одного понятия взаимодействуют друг с другом, переливаются одно в другое, создавая пестрый и таинственный образ мира, в котором «чепуха совершенная делается» и «все происходит наоборот».
Если в «Носе» ключевое слово, изменяясь, не выходит из сферы комического и гротескного, то в «Ревизоре» диапазон изменений охватывает полюс низкого, «ооыкновенного» и полюс высокого, патетического, можно сказать — даже трагедийного. Ведь «ревизор» — это не только то реальное уполномоченное и всемогущее лицо, которое должно прибыть в уездный город. И не только Хлестаков, т. е. ревизор мнимый. Это еще и переживание «ревизора» всеми чиновниками города, больше того — всеми его жителями; это широкий комплекс чувств, вызванных чрезвычайной ситуацией, прибытием в город «государственного человека». Отсюда возможность морального и даже моралистического толкования ключевого слова, на чем особенно настаивал поздний Гоголь: «...настоящий ревизор... есть та настоящая наша совесть, которая встречает нас у дверей гроба». От одного реального лица до обозначения моральной категории, характеризующей поведение и отдельного человека и человечества в целом,— таков диапазон значений слова «ревизор».
В поэме «Мертвые души» роль ключевого понятия выполняет не одно слово, а целая формула — «мертвые души». Формула эта противоречива, причем противоречие заключено и в значении второго слова (душа), и в сочетании его с первым (мертвая).
Противоречивость слова «душа» была обусловлена самой русской действительностью, крепостным правом. По зловещей иронии одним и тем же понятием обозначалась и высшая степень духовности, одушевленности, делающая человека человеком, и рабочая единица, выполняющая определенные обязанности по барщине, оброку, и т. д. Для помещика важно не столько первое, сколько второе; счет на души — прежде всего счет количества рабочей силы. Гоголь сполна использовал этот исторический парадокс: наполняющие его поэму многочисленные толки о «душах», т. е. о крестьянах, продаваемых и оптом и в розни цу, производят странное и грустное впечатле ние, словно речь идет не о людях, а о некоем усредненном человеческом материале, при равненном к скоту, рабочему инвентарю, земле, тек орудиям и средствам преуспевания и обогащения
Но парадоксальным было и сочетание су ществительного «душа» с прилагательным «мертвая», ибо оно передавало омертвение того, что не могло и не должно было омертвляться «Мертвые души» — это заглавие само носит в себе что-то наводящее ужас», — писал А И Герцен Эта формула несла в себе двой ной смысл, так как одной стороной она была обращена к заботам и делам персонажей (прежде всего Чичикова), а другой — к их психическому складу, уровню развития, т е человеческому облику
Что касается первого момента, то сочетание «мертвые души» передавало характер аферы Чичикова, т е лежащей в основе поэмы фабулы Чичиков покупает не просто «души», но мертвые, т е «не живых в действительности, ио живых относительно законной формы» На этом построены его корыстные расчеты по лучить нечто, сулящее реальное богатство, но заплатить поменьше Так намечается ведущий комический мотив поэмы мертвые души — товар вполне реальный, но только более низкого качества Гоголь виртуозно развивает этот мотив, создавая все новые и новые стилисти ческие комбинации, исполненные неподражаемой иронии
Но формула «мертвые души» обнаруживает и новую грань люди, которые погрязли в подобных расчетах, чье существование исполнено лишь мелких и корыстных интересов, сами мертвы — мертвее тех умерших крестьян, которыми они торгуют Определение «мертвые» приобретает моральное, нравственное содержание, обращенное уже к замыслу поэмы в целом «Подумайте не о мертвых душах, а о своей живой душе, да и с богом на другую дорогу»,— говорит Муразов Чичикову Гоголь стремился найти нравственную опору в душах своих пошлых и низких героев, привести их к возрождению, указав тем самым истинный путь не только для России, но и для всего человечества Так поэма должна была увенчать проходящее через все гоголевское творчество стремление к синтезу «самых высоких слов с самыми низкими», причем под «словом» следует понимать не только речевое явление, но и явление жизненное и философское
Гоголевский стиль оказал мощное влияние на литературу и речевое общение, о чем точно н полно сказал В В Стасов «С Гоголя водворился на России совершенно новый язык, он нам безгранично нравился своей простотой, силой, меткостью, поразительной бойкостью и близостью к натуре Все гоголевские обороты, выражения быстро вошли во всеобщее употребление Даже любимые гоголевские восклицания «черт возьми», «к черту», «черт вас знает» и множество других — вдруг сделались в таком ходу, в каком никогда до тех пор не бывали Вся молодежь пошла говорить гоголевским языком» Сила гоголевского слова заключалась не только в его безбоязненном, еще не бывалом погружении в повседневную прозу, но и в том, что оно, это слово, со всей яркостью сохраняло печать духовности и стремления к идеалу.

Метки:Говор, Писатели, Речь, Творчество, Языки