В лице замечательного советского филолога, академика Виктора Владимировича Виноградова объединялись лингвист и литературовед; это редкость в филологии XX в. Виноградов окончил Петербургский университет и Петроградский археологический институт. Его учителями были академики А. А. Шахматов и Л. В. Щерба.
Научные интересы ученого были необыкновенно широки. Свою первую печатную работу он посвятил самосожжению старообрядцев. Другое раннее исследование — по проблемам исторической фонологии В 20-е гг. Виноградов входил в круг русских ученых, которые увлеченно изучали строение художественных произведений. В то время он писал такие интереснейшие книги, как «Этюды о стиле Гоголя» (1923), «Гоголь и натуральная школа» (1925), «О поэзии Анны Ахматовой» (1925), «Эволюция русского натурализма: Гоголь и Достоевский» (1929).
Виноградову принадлежит заслуга создания двух лингвистических наук — истории русского литературного языка и науки о языке художественной литературы. Его книги «Язык Пушкина» (1935), «Язык Гоголя» (1936), «Стиль Пушкина» (1941), «Стиль прозы Лермонтова» (1941) представляют огромный интерес ие только для профессионала-филолога, но и для широкого читателя.
Виноградов очень много сделал и для собственно лингвистического изучения русского языка. Его труд «Русский язык. Грамматическое учение о слове» (1947, удостоен Государственной премии в 1951 г ) — настольная книга каждого лингвиста.
Велики заслуги В В Виноградова в области лексикографии, лексикологии и фразеологии. Ои был одним из составителей первого научного Толкового словаря русского языка под редакцией Д. Н Ушакова, одним из редакторов академических словарей русского литературного языка, руководил работой по составлению Словаря языка А. С. Пушкина. Виноградов-ские классификации типов лексических значений слова и видов фразеологических единиц до сих пор широко используются в вузовском преподавании и в исследовательской работе. Его перу принадлежит множество этюдов по истории отдельных слов и групп слов, собрание которых составляет увлекательнейшую книгу, значительную не только для истории русского языка, но и для истории русской культуры.
Виноградов воспитал целое поколение русских лингвистов. Долгие годы он был профессором Ленинградского университета (1920—1929), Московского государственного педагогического института и Московского университета (1930—1969), директором Института языкознания АН СССР (1950—1954), Института русского языка АН СССР (1958—1968) Он был создателем и главным редактором (1952—1969) лингвистического журнала «Вопросы языкознания» Много сделал Виноградов для развития славистики, был председателем Международного комитета славистов Многие зарубежные академии наук избирали В. В. Виноградова своим членом. Болгарская, Польская, Румынская, Французская, Датская и др.
Рубрика: В
-
Виноградов Виктор Владимирович (1895-1969)
-
Востоков Александр Христофорович(1781-1864)
В стихах А. X. Востокова, по мнению Кюхельбекера, ясно сказался дух русского языка, «свободный и независимый». Современные исследователи называют Востокова поэтом-ради-щевцем: в его стихах отразился свободный и независимый дух самого поэта.
Научные труды Востокова тоже отражают его свободный, смелый и независимый дух. Наибольшую ученую славу принесли Востокову его исследования по истории славянских языков. В «Рассуждении о славен-ском языке» (1820) он сопоставляет разные славянские наречия, определяет звуковые соответствия между ними, показывает закономерный характер этих соответствий — и на осиоваиии этих соответствий впервые догадывается о звуковых значениях древних буквенных обозначений. Он впервые понял, что в славянских рукописях буквы ъ и ь обозначали краткие гласные. Он разгадал значение букв «юс большой» и «юс малый», сопоставив русские слова с польскими. Эти буквы обозначали носовые гласные: о носовое и е носовое.
Востоков написал знаменитую «Русскую грамматику» (1831). В этой книге он задумал «перебор всего русского языка», просмотр всех его грамматических особенностей на уровне науки своего времени. Книга издавалась множество раз, 12-е издание — в 1874 г.
В жизни А. X. Востоков был очень деликатным, сговорчивым человеком. Случалось, что и его труды истолковывали как труды уступчивого ученого. Например, в «Русской грамматике» мало сравнений русского литературного языка с церковнославянским языком, с народной речью. Почему? Ведь Востоков много занимался диалектной лексикой (под его редакцией издан объемистый «Опыт областного великорусского словаря», 1852) и церковнославянским языком (его «Словарь церковнославянского языка», 1858—до сих пор образец лексикографического труда). Полагали, что он не хотел раздражать читателя, не привыкшего к таким сопоставлениям. Но, скорее всего, причина была иная: Востоков научился четко разграничивать славянские языки и глубоко понял, что законы каждого языка надо изучать в их своеобразии, не смешивая с законами других языков.
«В то время, когда и на западе Европы еще не чуялось свежее дыхание нового исторического направления филологии и языкознания, — писал И. И. Срезневский, — Востоков сделал ряд открытий, которые должны были изменить понятия о славянском языке, дотоле господствовавшие; и вместе с тем угаданы отличительные признаки постепенных видоизменений славянских наречий при их переходе от строя древнего к новому. Этим взглядом на судьбы славянского языка, сошедшимся с последовавшими открытиями западноевропейских филологов, Востоков положил прочное основание славянской филологии». -
Винокур Григорий Осипович
Для современного лингвиста он прежде всего «классик» словообразования. Прочтя его «Заметки по русскому словообразованию» (1946), уже нельзя не понимать разницы между этимологическим и словообразовательным анализом, между словами, связанными языковым родством — реальным и утраченным, забытым. Он был зачинщиком спора о правилах проведения границ между морфемами в слове — знаменитого «спора о буженине», из которого вышел целый ряд понятий современной морфемики.
Но назвать Г. О. Винокура специалистом только по словообразованию несправедливо. Он был филологом в самом обширном смысле этого слова.
За свою очень недолгую для ученого жизнь он занимался едва ли не всеми видами филологической деятельности: был переводчиком, журнал истом-газетчиком, редактором, издателем, а значит, текстологом, критиком (его первое выступление в печати — о поэме Маяковского «Облако в штанах»), неустанным лектором-пропагандистом филологической культуры, преподавал студентам добрый десяток филологических предметов. И это, конечно, не все. .
Винокур всегда в центре филологической жизни. Посещает собрания футуристов, печатается в их сборниках, журналах Лефа. Делает доклады — со студенческих времен!— в Московской диалектологической комиссии, Московском лингвистическом кружке. Входит в коллектив составителей первого советского словаря, известного теперь как словарь Ушакова (ему было отдано 19 лет жизни). Организует работу по составлению Словаря языка Пушкина. Участвует в спорах об орфографии. . И конечно, Винокур был филологом в своих исследованиях, книгах и статьях. С одной стороны, его занимали самые разные исследовательские сюжеты из лингвистики и литературоведения, что уже само по себе придает его труду филологическую широту и грандиозность. С друиж стороны, Винокура всегда заботила мысль о самой филологической науке, ее месте среди других гуманитарных наук, ее назначении и внутренней структуре. Г. О. Винокур придумал специальный курс для студентов-филологов — «Введение в изучение филологических наук», читал его в 40-е гг., но выпустить книгу не успел (I часть была опубликована в 1981 г.).
Филология, по Винокуру,— это содружество наук, имеющих общую заботу — чтение и истолкование текста Такая филологическая работа требует безупречного знания языка на уровне века и самых передовых лингвистических достижений, глубокого постижения культуры, литературных пристрастий той эпохи, в которую появился текст, и многого другого Все эти знания должны составлять интеллектуальный багаж и исследовательский инструмент ученого-филолога.
Сам Винокур был виртуозным мастером такой труднейшей филологической работы. Любимейшими его текстами были тексты Пушкина. Он подготовил несколько томов Академического собрания сочинений Пушкина, изучал его язык, роль в формировании нашего национального литературного языка… Главная пушкинистская заслуга Винокура — это инициатива, разработка программы и подготовка Словаря языка Пушкина, который вышел уже после смерти Григория Осиповича (1956— 1961), и сейчас это единственное в своем роде издание, без которого невозможно представить работу пушкиниста, будь он лингвистом, литературоведом или историком.
Винокур говорил о двух научных подходах к языку: «анатомическом», когда исследуется собственно языковое устройство, и «физиологическом», когда важно выявить, как это устройство проявляется «в интересах» какой-либо области культуры, преимущественно письменной. Сам Винокур был в большей степени склонен к «физиологическому» исследованию языка. Ои усердно трудился иад понятиями для описания этих разнообразных культурных проявлений языка — «языка газеты», «поэтического языка», «языка литературного произведения», «языка писателя». В результате появились особые филологические дисциплины — «нормативная стилистика», «историческая стилистика, или история литературного языка» (любимейшая сфера филологии Винокура) и др.
Вся филологическая деятельность Винокура отмечена значительностью. Так, например, с доклада в Московском лингвистическом кружке о только что вышедшей тогда «Общей лингвистике» Ф. де Соссюра начинается распространение его идей в нашей стране. В 1925 г. вышла книга Винокура «Культура языка», в которой теоретические вопросы лингвистики решаются в органической связи с языковой практикой.
Филологическая жизнь Винокура связана с Московским университетом. Здесь студентом он учился сразу в нескольких «семинариях», потом работал вместе со своими учителями Д. Н. Ушаковым, М. Н. Петерсоном, возглавлял кафедру русского языка, растил своих учеников.
Григорий Осипович всегда обращал внимание иа единство творчества и личности писателя, ученого, считая, что слово — это поступок в личной жизни писателя. И сам Григорий Осипович был личностью огромного обаяния, а каждая его филологическая работа— поразительно умной, поучительной и вдохновляющей. -
Время глагола (интересные факты)
Кроме формы на -л (читал, пел) в русском языке есть и другие — менее употребительные — формы прошедшего времени. Они очень выразительны. Академик В. В. Виноградов в книге «Русский язык» писал: «В современном русском языке четыре формы прошедшего времени. Эти четыре формы прошедшего времени неравноправны и стилистически неравноценны. Про форму прошедшего времени «многократного вида», или, лучше — про «давнопрошедшее время» (например, я сиживал, бирал, гащивал и т. п.), прямо надо сказать, что она непродуктивна, что она в русском литературном языке постепенно угасает».
Старые грамматики правильно указывали, что «давнопрошедшее время» употребляется, когда говорят «о многократности действия, происходившего давно… и притом в неопределенное время, ибо, когда мы говорим о чем-либо, происходившем многократно на прошлой неделе или в прошлом месяце, тогда вместо читывал, говаривал, делывал и прочее скажем: читал, говорил, делал неоднократно», — писал русский поэт и лингвист А. X. Востоков. Но уже к половине XIX в. употребление форм давнопрошедшего времени типа я бирал, ты говаривал, он хаживал и т. п. сильно сокращается. Однако они употребительны иногда и в современном литературном языке.
Другая форма прошедшего времени, еще живая в стилях разговорной речи, относится к категории совершенного вида. Эта форма прошедшего времени по внешнему облику совпадает с формой повелительного наклонения единственного числа совершенного вида, но отличается от императивной (повелительной) формы особой интонацией неожиданности. Например: «То-то на старости лет да польстись на его богатства» (А. Островский). «Вот в эту-то Дуняшу и влюбись Аким!» (И. Тургенев). «Только вдруг она как поскользнись, да навзничь, да и переломи себе ногу» (И. Тургенев).
В этих формвх русского языка А. А. Шахматов видел особое прошедшее время с экспрессивным значением мгновенности, быстроты, резкости действия.
В современном языке эти формы прошедшего времени не имеют ничего общего с повелительным наклонением. Это — особые формы глагола, лишь омонимичные с формой императива. Они лишены повелительной интонации. Это прошедшее время может употребляться безлично. Безличное употребление свидетельствует о полном отрыве этих форм прошедшего времени от повелительного наклонения. Например: да и дерни меня, да и угоразди меня…
Глаголы типа толк, стук, порх, хлоп, шмыг и т. п. также обозначают в современном языке мгновенность действия в прошлом, с оттенком внезапности, но без оттенка неминуемости и с более слабым оттенком произвольности. Сравните у А. С. Пушкина: «Легче тени Татьяна прыг в другие сени»; у И. А. Крылова: «Подруга каждая тут тихо толк подругу», «Что силы есть Хвать друга камнем в лоб!» -
Время глагола
Время — грамматическая категория, показывающая, когда (по отношению к моменту речи) совершилось (или совершается, или будет со вершаться) действие.
Начнем, как обычно, с русского языка. Как известно, р нем три основные формы времени, прошедшее, настоящее и будущее. Я писал (или написал), — значит, дело было в прошлом, во всяком случае до того, как это говорится. Когда именно — неважно: только что, вчера, год, столетие, тысячелетие назад — форма глагола будет той же самой. Я пишу, — значит, или сейчас, или всегда (например: Я пишу стихи: не сейчас, а вообще. Я буду писать (напишу): может быть, через минуту, а может быть, через двадцать лет). Если нужно уточнить — мы вводим соответствующее слово или словосочетание: Вчера я написал письмо. — В прошлом году я написал письмо.
Если мы возьмем какой-нибудь другой европейский язык, например французский, то увидим, что в ием целых восемь времен: настоящее, пять прошедших и два будущих. Откуда так много? Дело в том, что во французском языке особыми временными формами выражается соотношение действий во времени. По-русски мы говорим, например: И когда я все скажу, ты уйдешь. Здесь обе формы будущего времени одинаковы; а переводя то же на французский, нужно употребить разные будущие времена. То же с прошедшими — все зависит от того, выражено ли действие в главном предложении формой настоящего или прошедшего времени. Кроме того, француз четко различает, происходило ли действие в определенный момент, ограниченный срок или оно никаких границ не имело. Она не спала всю ночь: по-французски это требует другого времени, чем, скажем, Обычно она хорошо спала. А по-русски, как легко видеть, форма одинаковая. Француз использует разные формы для только что совершившегося действия и для действия, происшедшего давно; по-русски здесь одно и то же прошедшее время.
Но и русский, и французский язык выражают время действия субъективно, образно говоря, ни русский, ни француз при этом не смотрят на часы. А вот папуас племени иасиои (Новая Гвинея) смотрит (вернее, смотрел бы, если бы у иасиои было принято иосить часы). Посудите сами — в языке иасиои девять временных форм. Настоящих времен три: общее настоящее (пишу письмо), обычное настоящее (пишу стихи) и продолженное настоящее (пишу и еще долго буду писать письмо). Будущих в нем два: обычное и ближайшее (вот-вот напишу). Прошедшие же времена четко делятся в зависимости от того, сколько миновало часов или дней. Недавно прошедшее обозначает, что я писал от вчерашнего вечера до данного момента; промежуточное прошедшее — что дело было один-два дия назад; давно прошедшее — три или больше дней; и наконец, есть обычное прошедшее время. В языке другого папуасского племени — телефол — времен еще больше — десять. Вот оии: 1) настоящее: Я говорю;
2) только что прошедшее: Вот я сказал;
3) только что прошедшее, обычное: Я говорил (сегодня или вчера, но и в пределах последних суток); 4) обычное прошедшее: Я говорил (вообще, много раз и в разное время); 5) вчерашнее прошедшее: Я сказал (вчера); 6) обобщенное многоточечное прошедшее: Я говаривал (за день или раньше до момеита-речи, причем много раз); 7) давно прошедшее: Я говорил (больше двух дней назад); 8) ближайшее будущее: Вот я сейчас скажу; 9) завтрашнее будущее: Я скажу (завтра); 10) обобщенное будущее: Я скажу (вообще, когда-нибудь).
Не правда ли, сложная система?
Мы привыкли к тому, что время — это категория, которая присуща именно глаголу. Но ведь это не совсем так.
В ненецком языке существительное, играющее роль сказуемою (например, в предложении Я — мужчина), вообще спрягается и по лицам, и по временам.
Время очень тесно связано с категорией глагольного вида, и отделить их друг от друга чрезвычайно трудно. Это видно и на приведенных примерах. -
Возникновение письма у славян
Славянская письменность возникла в ту пору, / когда славяне, после пребывания на своей я прародине (см. Прародина славян) и интенсивного расселения на юго-запад, запад и восток, т. е. после так называемой великой миграции, начали создавать свои государства. Расцвет славянских государственных объединений (Киевская Русь, Великая Моравия, Польша, Болгария, Сербия и Хорватия) относится к IX в. Тогда эти объединения занимали обширные пространства Центральной, Юго-Восточной и Восточной Европы, от Балтики на севере до Адриатики и Черноморья иа юге, от Альп на западе до верховьев Волги и Дона на востоке. Соседство с новыми народами, новый жизненный уклад и новое миропонимание, пришедшее иа смену древнему язычеству, требовали развития новых форм духовной культуры, прежде всего культуры книжной, которая бы частично замещала или дополняла исконную славянскую устную традицию, культуру народную. Нужна была своя письменность, свой славянский книжный язык, своя книжная образованность.
Создателями славянской письменности были просвещенные братья Кирилл (Константин) и Мефодий, называемые еще солуискими братьями, так как были родом из греческого города Салоники, по-славянски Солун. Они по просьбе моравского киязя Ростислава и по поручению византийского императора Михаила III в 863 г привезли в Великую Моравию первые книги на славянском языке, предназиачеииые для богослужения и просвещения славян.
Первой славянской азбукой была глаголица или кириллица. Глаголическим или кириллическим письмом пользовались Кирилл и Мефодий и их ученики. Но каким именно, мы до сих пор точно сказать не можем. Почему? Да потому, что до нас ие дошли рукописи (памятники) кирилло-мефодиевских времен. Древнейшие известные нам памятники, писанные глаголицей и кириллицей, относятся к X—XI вв. (X в. датируется лишь один памятник— глаголический отрывок мессы, хранящийся в Киеве и потому называющийся Киевские листки). Таким образом, почти все они возникли два века спустя после первых переводов создателей славянской письменности Кирилла и Мефодия.
Можно ли иа основании сохранившихся памятников решать вопрос о том, какое письмо древнее—глаголица или кириллица > Можно, если подойти к ним внимательно с языковедческой, палеографической, историко-филологической и исторической сторон и рассмотреть полученные факты сообща, целиком. Более древние памятники, в том числе и Киевские листки с отдельными языковыми моравскими особенностями, писаны глаголицей. Об этом же говорят дошедшие до нас глаголическо-кирил-лические «палимпсесты» (от греч. пак\\х\^>ца-
tos — сложного слова, образованного от наречия яаМу — «опять» и глагола ipaiw — «скоблю»), т. е. рукописи, в которых на пергамене (телячьей коже, выделанной как листы) соскоблен первоначальный текст и написан новый. Все они одного типа — всегда кириллица писана по стертой глаголице, и иет ии одной рукописи, в которой бы была соскоблена кириллица и по ией написана глаголица.
Что же касается самого языка памятников, то наиболее архаический язык и по своей фонетической системе наиболее близкий к говору солуиских славян обнаруживается в древнейших глаголических старославянских памятниках (мнение Н. Н. Дурновб и др.), а не в кириллических.
Любопытно также, что в одном из старейших свидетельств о славянской азбуке, в трактате «О письменах» Черноризца (монаха) Храбра, современника учеников Кирилла и Мефодия, указано, что славянская азбука имеет 38 букв, а именно такое число букв было в глаголице; в кириллице их было меньше. В древности у славян, как и на Руси до петровской реформы, цифры обозначались не арабскими знаками 1, 2, 3, 4…, а буквами под знаком называемым «титло»: а = 1, В = 2, Г = 3, Д = 4 и т. д. (десятки и сотни также обозначались отдельными буквами). Эта система цифрового обозначения в глаголице и кириллице несколько различается, и эти различия говорят в пользу большей древности глаголицы.
Очень ценно, когда лингвистические или филологические данные подтверждаются историческими свидетельствами и, наоборот, когда исторические аргументируются и лингвистическими фактами. К счастью, у нас есть исторические упоминания о возникновении славянского письма, хотя их немного, но они показательны.
В «Похвале святым Кириллу и Мефодию» — в древнем славянском списке русской редакции (т. е. переписанном в русской среде) так говорится об изобретении славянской азбуки: «Не на тужемъ основании свок дбло пола-гающа, нъ изнова писмена въображьща» («Произвели свое дело, полагаясь не на чужую основу, а сызнова буквы изобрели»). Подобное свидетельство на латинском языке обнаружено в письме римского папы Иоанна VIII (от 3 июня 880 г.). Известно и бесспорно, что образцом кириллицы послужило греческое уставное унциальное (торжественное) письмо, и поэтому приведенные выше слова относились к глаголице.
Не все загадки глаголицы уже разрешены. Из этих неразрешенных загадок самой серьезной оказывается загадка происхождения глаголических букв, происхождения их начертания. В чем же она заключается? А в том, что многие более древние алфавиты, чем глаголица, в том числе латинский и греческий, создавались по образцу и подобию своих «родственников» — ранее существовавших алфавитов. Эти уже существовавшие алфавиты приспосабливались к фонетической системе языка, принимающего чужое письмо: какие-то буквы добавлялись, какие-то видоизменялись, а основной фонд оставался неизменным. Так появилась кириллица (видимо, на соборе в Пресла-ве, в столице болгарского царя Симеона в 893 г.), по образцу греческого унциала. Так появилось латинское письмо — латиница, по образцу того же греческого (см. Латиница). Но и само греческое письмо и даже его названия букв возникли под влиянием семитического финикийского письма, что было известно еще Черноризцу Храбру. Подобное происхождение предполагалось и для глаголицы. Ее истоки искали в греческой скорописи (минускульное письмо), в алфавитах — коптском, древнееврейском (откуда, безусловно, взята буква Ш, перекочевавшая затем и в кириллицу), готском, руническом, армянском или грузинском и др Очертания некоторых букв, действительно, совпадали с буквами упомянутых алфавитов или напоминали их, но доказать происхождение глаголицы из какого-либо другого алфавита ие удалось.
Были также попытки вывести глаголицу и вообще славянское письмо из «таинственных» черноморских знаков на каменных плитах, обожженной глине, пряжках, монетах и т. п. и таким образом доказать, что славянское письмо существовало до Кирилла и Мефодия. Но эта неудачная «гипотеза» потерпела окончательный провал, когда молодой киевский ученый В. С. Драчук в начале 70-х гг. создал систематические таблицы черноморских знаков, убедительно доказав, что это «загадочное письмо» не что иное, как клейма «тамги», знаки принадлежности владетелям, владельцам, мастерам I—III вв. н. э. К славянам и к славянской или «дославянской» письменности они не имеют никакого отношения. В тех славянских странах, где было сильно влияние Византии и распространено православное вероисповедание, глаголица была давно заменена кириллицей (вероятно, после XI в. или даже ранее), которая немного меняла свой внешний вид, но в общем сохраняла свой исконный облик до начала XVIII в., когда была преобразована, и сохранилась только в церковных книгах.
Глаголица долго бытовала у хорватов-католиков в Северной Далмации, в церковном и светском обиходе и окончательно вышла из употребления лишь в начале нашего века. В Чехии в результате гонений немецко-латинского духовенства глаголица была вытеснена очень рано и попытки возродить ее в XIV в. оказались безуспешными. На Руси глаголица употреблялась лишь в первые годы распространения славянской азбуки в старейших русских культурных центрах—Киеве и Новгороде.
Древнейшим славянским языком, на котором были иаписаиы глаголические и кириллические памятники, был язык старославянский. Его диалектной основой был говор солунских славян, возведенный в ранг литературного книжного языка, воспринявший значительное число грецизмов, ряд моравизмов и иных особенностей. Начиная с XI в. ои стал все интенсивнее приобретать в Болгарии, в Сербии, иа Руси и в других землях некоторые местные черты. Так возникали редакции, т. е. локальные варианты письменного языка, который развивался до XVIII в. включительно, был международным, межславянским. Этот язык называется церковнославянским или древнесла-вянским. Он оказал большое воздействие на русский литературный язык. -
Внутренняя форма слова
Сравним слова окно и подоконник. В слове окно звуковая форма и значение для нас никак не связаны. Почему именно этот звуковой комплекс называет отверстие в стене, для современного человека непонятно. Сравните слова других языков, имеющие то же значение: английское window, французское fenetre, немецкое Fenster, финское ikkuna. Предмет — один и тот же, но обозначен он различными комплексами звуков. Ни в одном из этих слов сами звуки не дают представления о предмете.
Иное дело — слою подоконник. Услышав или прочитав его, мы сразу понимаем, почему именно так называется доска под окном, на которую можно что-либо поставить. Смысл слова подоконник -вытекает из его строения, из его формы: под-окон-ник — «нечто, расположенное под окном». Следовательно, слово подоконник (в отличие от слова окно) имеет внутреннюю форму.
Таким образом, не все слова имеют внутреннюю форму, но лишь те, у которых сквозь их внешний облик, сквозь их строение просвечивает мотивировка названия: почему именно так назван предмет, действие или признак.
Сравним: шелковая травка и зеленая травка. Слово шелковая здесь имеет внутреннюю форму. Оно значит: «нежная, гладкая, блестящая, как шелк». Нам понятно, почему травка названа шелковой. В слове зеленая никакой мотивировки нет, это просто обозначение цвета травы.
Могут ли глаголы иметь внутреннюю форму? Не реже, чем существительные или прилагательные. Сравним две фразы. Мать говорит сынишке: «Перестань попугайничать*.» Что значит глагол попугайничать? «Повторять чьи-либо слова, подобно попугаю». В этом глаголе есть яркая внутренняя форма — оиа показывает, что это значение родилось из сравнения: попугай обычно повторяет чьи-то слова.
Внутреннюю форму имеют два класса слов. Один — это производные слова, т. е. слова, образованные от каких-то других слов. Тогда слово, лежащее в основе другого слова, и служит мотивировкой для его названия, позволяет ему иметь внутреннюю форму. Вот ряд названий самок животных:тигрица,львица, волчица, корова, овца, курица. Три первых слова имеют внутреннюю форму. Они образованы от названий зверей: тигр, лев, волк. Эти названия в них просвечивают, создавая внутреннюю форму. А слова корова, курица, овца внутренней формы не имеют, в этих словах нет формальной опоры иа другое слово (сравним названия соответствующих животных-самцов: бык, петух, баран).
Другой класс слов, имеющих внутреннюю форму,— слова с переносными значениями (см. Многозначность слова). Когда о человеке говорят: «Железо!» или «Дуб!», имеют в виду такие качества, как прочность (железа) и твердость (дуба) или, как возможное следствие, негибкость, крайнее упрямство.
Среди слов одной тематической группы могут быть и слова, имеющие внутреннюю форму, и слова, не имеющие ее. Сравните, с одной стороны, ландыш, ромашку, лилию, лютик (эти названия ничего иам не говорят о цветах) и, с другой стороны, колокольчик (напоминает
по форме колокол), подснежник (вырастает сразу из-под снега) и т. д.
Иногда слова, близкие по значению, имеют аналогичную внутреннюю форму в разных языках. Сравним название человека, профессия которого преподавать в школе: русское учитель (глагол учить), английское teacher (глагол to teach), немецкое Lehrer (глагол lehren), финское opettaja (глагол opettaa). Все эти слова называют преподавателя по действию учить.
Слова разных, даже неродственных, языков могут иметь схожую внутреннюю форму, но при этом быть образованы разными способами. Так, русский язык (один из славянских языков) и финский язык (принадлежит к семье фиино-угорских языков) нередко имеют схожую внутреннюю форму: русское черника (ягода названа по черному цвету) — финское mustikka {musta — «черный»); русское синяк — финское mustelma (буквально «черняк»). Эти слова образованы с помощью суффиксов. Но возможны и другие случаи: в русском языке суффиксальное слово, в финском — сложное (из двух основ). Вот примеры: колоколь-чик — финское kellokukka (kello — «колокол», kukka — «цветок», буквально «цветок-колокол»), сахар-ница — финское soke-riastia (sokeri — «сахар», astia — «сосуд»), баран-ина — финское lampaanliha (lammas — «овца», lampaan, liha — «мясо»).
Но может быть и так, что слова разных языков, одинаковые по значению, имеют разную внутреннюю форму. Сравним слова со значением «мороженое». В русском языке это нечто мороженое; сравним: английское ice-cream («лед-сливки»), французское glaces (буквально «льды»), финское jaatelo (jaa — «лед», глагол jaataa — «леденить», -1’6—суффикс с предметным значением), польское 1е-dy — «льды».
Итак, внутренняя форма — это передача (изображение) какого-либо значения с помощью другого значения.
С течением времени слою может утрачивать внутреннюю форму. Так произошло со словом окно, с которого мы начали эту статью. Когда-то оно было связано со словом око («глаз»), и окна были как бы глазами домов. Утрата внутренней формы может объясняться: 1) изменением значения слова, связанным с изменением действительности. Глагол стрелять разошелся со словом стрела, потому что люди теперь стреляют не стрелами; 2) утратой языком мотивирующих слов. Слово кольцо потеряло внутреннюю форму, так как утратилось слою коло («круг»), которое служило ему мотивировкой; 3) изменением фонетического облика слов. Вряд ли теперь можно догадаться (не имея специальных знаний), что слова конец и начало, коса и чесать восходят к одному корню.
Поэты и писатели в целях художественной выразительности могут воскрешать забытую внутреннюю форму слова или придавать ее слову, никогда ее не имевшему. В стихах Велимира Хлебникова:
За мыслевом кружевом
Кружевом — тужевом
Тын мой возник
В мой сладостный, младостный,
Радостный миг…
слово кружево, по аналогии попадая в ряд отглагольных поэтических новообразований (см. Окказионализмы) с суффиксом -ев(о): тужево от тужить, мыслево от мыслить (сравним обычные слова курево, варево, месиво, крошево того же типа), обретает утраченную связь с глаголом и внутреннюю форму: кружить — кружево. -
Внутренние законы языка
Язык чутко отзывается на каждое новшество в жизни общества. Но значит ли это, что любая перемена в языке — результат общественных изменений? Такое утверждение было бы неправильным: есть изменения в языке, которые невозможно объяснить непосредственным влиянием общества.
Если в языке есть два слова, совершенно одинаковых по смыслу, то со временем они либо разойдутся в своих значениях (перестанут быть полными синонимами) либо по стилистической окраске, либо одно из них исчезнет. Такой процесс характерен для самых разных языков и в самых различных социальных условиях. Другой пример: полнозначное слово 0
Энциклопедический словарь юного филолога
может превратиться в неполнозначное, служебное, вводное, в частицу. При этом упрощается его фонетический облик. Так, частица ведь, безударная, фонетически ослабленная, произошла от полнозначной, фонетически полновесной древнерусской глагольной формы вьдъ- (перфект от глагола вьдати). Изменения такого типа свойственны самым разным языкам, в самые различные эпохи их развития.
Есть и другие изменения (тоже внутренние), которые характеризуют отдельные языки, их действие ограничено во времени. И все-таки бесполезно искать конкретные общественные стимулы этих процессов. Характерный пример — «Закон Бодуэна де Куртенэ». Этот проницательный ученый установил, что во многих славянских языках, в том числе в русском, действует закон: система гласных упрощается, система согласных усложняется.
Это значит, что в определенных позициях в слове число гласных уменьшается и постепенно уменьшается число их в языке. В то же время система согласных усложняется: в определенных позициях число их увеличивается и поэтому возрастает их число в языке. Так, например, современный русский язык — ярко консонантный (см. Консонантное письмо). Согласные несут гораздо большую информацию, чем гласные. Написано: кркдл. Можно догадаться, что это означает «крокодил». Но если бы были написаны одни гласные буквы, то догадаться, какое слово имеется в виду, было бы невозможно.
Закон Бодуэна де Куртенэ действует в русском языке больше тысячелетия. Если бы мы сравнили такие исторические срезы: XI —XIV —XX вв., то убедились бы, что каждый следующий срез дает большее число согласных и меньшее число гласных. Этот процесс продолжается и на протяжении XX в.
И в наше время система гласных упрощается. Еще в начале века различались в произношении слова мила и мела, лиса и леса, развиваться и развеваться. В предударном слоге различали звук типа [и] и звук типа [э]. Звуки, передаваемые буквами и и е, не совпадали в первом предударном слоге. Так было совсем недавно. А сейчас слова мила и мела, лиса и леса, развиваться и развеваться в произношении совпадают. И на месте буквы и, и на месте буквы е произносится [и] -образный звук. Различительная способность гласных уменьшилась.
Наоборот, согласные в некоторых позициях чувствуют себя более свободно, чем 50 лет назад. Например, в начале века мягкие согласные [к’], [г’], [х’] не могли быть перед гласными [а], [о], [у]. Иначе говоря, сочетаний [к’а], [к’о], [к’у] (орфографически кя, кё, кю) не встречалось в общеупотребительных словах. Действовала закономерность: гласным непереднего ряда не могли предшествовать заднеязычные мягкие согласные.
В 20—40-х гг. XX в. появились и стали часто употребляться слова: киоскёр, маникюр, хроникёр, кюри (название физической единицы). Появились глагольные формы: ткёт, ткём, ткёте, ткя. Раньше они считались диалектными, теперь вошли в литературный язык.
Старая закономерность исчезла: стали возможны сочетания «мягкий заднеязычный согласный + непередний гласный». Раньше перед [а, о, у] — только твердые заднеязычные (как, ком, куст). Теперь перед [а, о, у] —и твердые, и мягкие заднеязычные (как — ткя, ком — ткём, куст — маникюр). Число согласных в этой позиции увеличилось.
Почему эти изменения мы должны считать действием внутренних законов развития языка? Они действуют на протяжении сотен лет. За это время сменилось много общественных укладов, много типов культуры. А Закон Бодуэна де Куртенэ, несмотря на эти сдвиги в обществе, продолжает жить. Ни с каким общественным событием его связать нельзя.
Законы самодвижения языка существуют не только в фонетике. Они свойственны и грамматике, и лексике.
Одно и то же изменение в языке может быть обусловлено одновременно и внешними, общественными влияниями, и действием внутренних законов. Так, например, появление со четаний кя, кё, кю вызвано и обогащением лексики (а этот процесс имеет конкретно-общественную мотивировку), и действием Закона Бодуэна де Куртенэ.
Внутренние законы языка не полностью автономны: ведь язык—общественное явление, и социальные факторы так или иначе влияют на языковую эволюцию. Но они играют роль стимулов, внешних толчков: ускоряют (или, напротив, тормозят) какой-либо процесс в языке, но сам ход этого процесса регулируется собственно языковыми закономерностями. -
Вид глагола
Представьте себе картинку: мальчик с карандашом в руках и бумагой. Заглавие картинки — «Письмо к сестре». Какой момент написания письма изображен иа картинке — мальчик еще пишет письмо или уже написал его? Мы не знаем этого. Чтобы можно было ответить на этот вопрос, статичная картинка должна ожить, как в кино, и тогда мы увидим, пишет ли он все еще письмо или уже поставил последнюю точку.
Такими оживителями действия в русском языке являются виды глагола — несовершенный (НВ) и совершенный (СВ).
Казалось бы, любому говорящему по-русски, с детства умеющему безошибочно употреблять нужный вид в нужном месте, должно быть ясно, в чем состоит смысловое различие между видами. Однако пользоваться языком и понимать его устройство — это принципиально разные вещи. Пользуемся же мы все своим мозгом, не имея научного представления о том, как он действует!
Вот и вопрос о значении видов оказался для научного изучения сложнее и труднее, чем можно было предполагать. Уже полтора века ученые ищут ответа на него, но так и не сумели прийти к согласию.
Возникла даже особая наука — аспектоло-гия (от лат. aspectus — «вид»). Но ни одна из высказанных точек зрения не стала общепринятой.
Постараемся понять, в чем состоит трудность этой проблемы. Рассмотрим одно распространенное определение видов. НВ обозначает длительное, продолжающееся действие, а СВ — законченное, завершенное действие. Посмотрим, верно ли это определение.
Возьмем фразы: Мама пишет письмо, Мальчик читает книгу, Сестра решает задачу, Бабушка вяжет носок. Мы видим, что глаголы НВ в этих фразах действительно обозначают длящееся, продолжающееся действие: мама водит пером по бумаге; глаза мальчика переходят со строчки на строчку, он перелистывает страницу за страницей; сестра производит мыслительные операции, цель которых — получить правильный ответ на вопрос задачи; бабушка двигает спицами, и прибавляются новые ряды носка, он растет.
А форма СВ? Мама написала письмо, Мальчик прочел книгу, Сестра решила задачу, Бабушка связала носок. И здесь все соответствует определению: письмо полностью написано; последняя страница книги перевернута, чтение книги доведено до конца; получен правильный ответ на вопрос задачи; связан целый носок. Действие во всех этих случаях доведено до конца.
Где же объявленные трудности, если первое же определение оказалось правильным? А вот где. Проверим, ко всем ли глаголам СВ применимо понятие законченности. Оказывается, что ко многим глаголам оно неприменимо: запеть, зарыдать, задрожать, побежать и т. п. Нет такого действия, конец которого обозначали бы эти глаголы! Они обозначают только начало действия. Значит, предложенное определение СВ годится не во всех случаях.
Но тогда, может быть, и определение НВ страдает тем же недостатком? Действительно, в таких фразах, как Ты читал «Евгения Онегина»? или Кто строил Зимний дворец?, глагол НВ обозначает не продолжающееся действие, а законченное, т. е. такое, которое по определению обозначается глаголами другого — совершенного — вида. Ведь спрашивающего интересует не протекание действия, а самый факт прочтения книги (разумеется, до конца) или постройки дворца (то же самое) Как видим, и определение НВ не охватывает всех случаев его употребления.
Таким образом, первое определение не является универсальным.
Ученые стремились преодолеть недостатки этого определения. Например, было предложено считать, что глагол СВ обозначает действие, достигшее результата. Это определение, действительно, универсально. Какой бы глагол СВ мы ни взяли, он обозначает достигнутый результат. Например, в наших фразах результаты действий — это написанное письмо, информация о прочитанной книге, правильный ответ на вопрос задачи, связанный носок.
А глаголы запеть, зарыдать, побежать? Они тоже обозначают результат. Если запел, то, следовательно, поет (это и есть результат действия запеть); побежал, следовательно, бежит; зарыдал, следовательно, рыдает.
А какой результат может быть у действий проспать, прогулять? Он проспал два часа, Он прогулял всю ночь. Два часа сна и прогулка в течение всей ночи — это и есть результаты данных действий.
А предполагают ли какой-нибудь результат процессы отцвести, отзвучать? Результатом этих процессов является отсутствие цветения, отсутствие звучания (но не простое отсутствие, а отсутствие после цветения или звучания-).
Раз признак результативности оказался универсальным для глаголов СВ, т. е., значит, ученым все-таки удалось уловить значение хотя бы одного — совершенного вида, тб значение, которым обладают все глаголы СВ и не обладает ни один глагол НВ? Увы, это опять не так. Будучи универсальным для глаголов СВ, признак результативности не является различительным. Что это значит? Это значит, что им обладают не только глаголы СВ, но и — в некоторых случаях «— глаголы НВ. Например, в уже известных нам фразах Ты читал «Евгения Онегина»?, Кто строил Зимний дворец? или в аналогичных случаях: Я покупал свою шляпу на Сретенке, Эту записку писала моя сестра — глаголы НВ обозначают действия, достигшие результата.
Таким образом, рассмотренное определение является недостаточным для того, чтобы различить значения видов.
Некоторые лингвисты считали, что сущность СВ состоит в том, что глагол СВ обозначает «действие, в котором конец сливается с началом». Они сравнивали значение СВ с точкой, а НВ — с линией (длительное действие). Почему выбрана линия — понятно сразу, но почему именно точка?
Дело в том, что ученые обратили внимание на один замечательный факт. Инфинитивы глаголов СВ — абсолютно все, без единого исключения — не сочетаются с такими глаголами, как начинать, продолжать, кончать. прекращать и т. п. Нельзя сказать Он начал прочесть книгу. Она кончила связать носок и т. д.
Значит, делают вывод авторы этого определения, формы СВ не мирятся с идеями начала, продолжения и крнца процесса. Тем самым значение СВ сводится к непротяженности, недлительности, точечности.
Посмотрим, так ли это. Вздрогнуть, вспыхнуть, хлопнуть — да, так, здесь действие — точка! Схватить, толкнуть, прыгнуть, умереть — тоже точка. Запеть, зарыдать, поползти — начальная точка. Доползти, докончить, дочитать — конечная точка. Но… Он медленно подошел к окну. Постепенно огонь погас, Мальчик два раза обежал поле. Ясно, что в этих примерах глаголы обозначают действие, у которого начало не совпадает с концом, и поэтому его нельзя сравнивать с точкой. И огромное большинство глаголов именно таково. Выходит, сущность СВ опять не ухвачена.
А вот одно из наиболее содержательных определений СВ: СВ обозначает действие, доведенное до своего внутреннего качественного предела, т. е. такой критической точки, по достижении которой действие должно исчерпать себя и прекратиться. Не правда ли, хорошо схвачена сущность глаголов СВ? Они обозначают именно такое действие: когда книга прочитана, дальше читать ту же самую книгу невозможно, и действие может быть только повторено; если пальто уже надето, то нельзя продолжать надевать его; когда человек уже сел, лег, встал, он не может продолжать садиться, ложиться, вставать и т. д.
Но выражают ли значение предела действия такие, например, глаголы, как возрасти, замед-лить(ся), расширить(ся), удалить(ся) и т. п.? Нет, эти глаголы не обозначают действия, которое достигло такой точки, после которой оно не может быть продолжено. Все названные действия вполне могут продолжаться: если цены повысились, то они могут и еще повыситься; после того как пешеход удалился от дома на какое-то расстояние, он может удалиться еще больше и т. д.
Следовательно, и это определение СВ не универсально.
Определение НВ тоже подвергалось усовершенствованию. Например, было предложено считать значением НВ не длительность действия, а отсутствие указания на то, что действие доведено до качественного предела. Раз НВ может обозначать и длительное, и незаконченное действие, рассуждают сторонники этого взгляда, значит, его можно охарактеризовать как безразличный к идее и предела, и длительности.
Но позвольте, говорят их противники, ведь в каждом случае употребления глагол НВ имеет не какое-то безразличное, пустое значение, а вполне определенное. Для того и существуют грамматические категории, чтобы что-то выражать! Конечно, они одновременно и чего-то не выражают, но странно сводить их сущность именно к тому, что они не выражают, а ие к тому, что они выражают.
Есть ли какой-нибудь выход из этих противоречий и сложностей? Десятилетиями мысль ученых шла по одному руслу: существует единый смысловой признак, характеризующий все глаголы данного вида. Задача состоит в том, чтобы схватить, уловить, опознать, раскрыть этот признак. Однако найти такой признак ие удалось никому. Не следует ли из этого, что и не надо искать его так, как это делалось в течение многих лет,— сразу для всех глаголов. Не лучше ли вначале описать все варианты видовых значений глаголов? После этого будет видно, имеют ли эти варианты нечто совпадающее в своем значении. Если да, то это и будет общим значением данного вида. Если иет, то данный вид и ие имеет общего значения, а выражает несколько различных значений. Вообще-то в языке бывают единицы, у которых разные значения ие имеют ничего общего. Вспомним, например, творительный падеж существительного: он может обозначать орудие действия, способ действия, время, место, быть сравнением…
В последние десятилетия появились работы, где вид рассматривается именно с такой точки зрения: от частных видовых значений поднимаясь до общего. Эти исследования привели к выводу, что для всех глаголов СВ общим смысловым элементом является элемент… «начать(ся)*. Странно, не правда ли? Законченность, предельность — и вдруг «начаться)»! Однако не будем торопиться. Может быть, в идеях начала и конца есть что-то общее? В исследованиях по семантике (см. Семантика) было показано, что перестать делать что-то значит «начать ие делать это». Например, Мальчик перестал работать = «Мальчик начал не работать». Уяснив себе это смысловое соотношение, обратимся к глаголам СВ.
Он заснул = «Он начал спать».
Он проснулся — «Ои перестал спать» = «Он начал не спать».
Яблони отцвели = «Яблони кончили цвести» = «Яблони перестали цвести после завершения определенного биологического цикла» = «Яблони начали ие цвести».
Ваня сел = «Вайя произвел определенные действия, в результате которых он начал сидеть».
Бабушка связала носок = «Бабушка произвела определенные действия, в результате которых начал существовать носок».
Писатель закончил работу над книгой = «Писатель перестал работать (= «начал не работать») над книгой в момент, когда книга полиостью начала существовать». Что же такое «начать(ся)»? Это крохотный кусочек смысла глаголов СВ. Заранее, до истолкования разных типов этих глаголов, мы не могли бы догадаться, что именно этот элеу мент и явится общим. Его обнаружили на более глубинном уровне анализа, чем тот, на котором искали общий признак. Так, если мы смотрим на пробирки с различными прозрачными растворами, мы не можем уловить признаки, по которым они различаются. Но на молекулярном или атомном уровне эти различия могут быть открыты и описаны исследователями.
Виды русского глагола — это по-прежнему непокоренная вершина. Остается множество нерешенных загадок и проблем, которые будут решаться учеными.